Про то (о настоящей любви)

Помнится, образовалась халтура: писать рассказы о всякой настоящей счастливой любви. А кругом и снег, и дождь, и донельзя понурая съемная комната в бараке общежития давно снесенной ткацкой фабрики.
И в голове постоянно какой-то квелый туман отсутствия любых надежд и всяких перспектив.
- Так нельзя, - думаю. - Какое уж тут счастье любви.

Но, вываял что-то такое. Соткал, из удушливого предгрозового аромата сирени, ночных шорохов влекомого ветром пластикового мусора, ледяной трухи ржавых батарей, неоплаченных счетов за комнату и неизбежной конечности бытия.
Вкратце: она - судебный пристав, он – нет.
Хэппиэнд.
Стыдоба.

- Это замечательно, - сказал заказчик. - Но, есть маленькое но, это не рассказ, а киносценарий. И есть большое но: целевая аудитория этого кино читать еще не научилась, а телевизор уже пропила.
В общем, вместо денег вернулся домой с напутствием, - жизненно должно все быть, жизненно. Еще жизненней!
А дома бардак, скука и неутолимая тяга путешествовать. Повинуясь ей, пересел с дивана на стул у окна: нет, не помогло.

Хозяин комнаты, приехав, всполошился: Ты чего такой? Будто - никакой?
- Да вот, - признаюсь. - Задумался. О любви.
- Это ты зря, - говорит он. – Вот у нас один на приисках так же задумывался, когда его баба бросила письмом.
Он, значит, сядет вечером в бараке и думает, а правой рукой пудовую гирю - раз - два. Итог: за полгода правая рука стала как две левых.
Весной вернулись домой, увидел его новый сожитель бабы, - о, говорит, вот это у тебя мышца - надрочил что ли?.
Ну, он как даст тому с правой, восемь зубов долой. Благо договорились без мусоров - вставлять зубы в рассрочку. Каждый месяц пол-получки отдавал: почти год вставляли. Закончили уже, пожали руки, и этот, потерпевший, возьми да скажи: все равно, как-то нехорошо получается. Восемь зубов теперь у меня белых, а остальные на их фоне ржавые. Гротеск... Ну, тот ему снова по зубам...
- Это, - спрашиваю, - ты вообще к чему, Олег?
- А к тому, что вот такая любовь: запьешь - предупреди. Хоть комнату застрахую.
Он уезжает, и снова скука тяги к перемене мест. И пересаживаться от окна к дивану - не помогает тоже.

Свечерелось. Жадные языки пламени облизывают чайник, ему щекотно и жарко, и он хохочет на все лады.
- Пестрик, - говорю я, забредшему с "дай сто рублей " соседу. - Ты - законченный лирик и романтик. Нет, не спорь, я знаю: вчера ночью песня "утоли мои печали натали" играла у тебя сорок шесть раз. А утром ты уже пел сам, - пускай ты выпита другим!
Так художественно выразить похмелье может только очень тонкая натура.
Так вот, мне нужен жизненный сюжет про любовь, такой, чтоб люди плакали, словно голодные сизари на дворовой голубятне по холодному утру.
- Есть у меня такое, - говорит Пестрик - Все есть.
Дело было так: в Чите, прямо на вокзале, у меня украли четыре бутылки водки и веру в человечество. Прикинь - просыпаюсь, а опохмелиться нечем. Из хлеба насущного лишь справка об освобождении, да билет домой.
Четверо суток пути на сухую, обрыдаться
- Действительно, - говорю. – Обрыдаться. Только я просил немного не про то.
- Ну, - говорит он, - так ты на что писатель? Вот и напиши, будто бы я в Читу к бабе ездил. Сразу получится, что про то.

Сегодня в СМИ